Затянула планета Айги

Айги

Февраль 2007-го. По радио передали, что прошел год, как не стало Геннадия Айги. Подумала: “Я не читала его стихов”. Сходила в библиотеку и взяла томик поэзии.

Дается тяжело: почти полное отсут­ствие точек и запятых, из знаков препинания в основном тире. Почему во всем мире ценят российского поэта, а мне трудно читать? Обратилась к предисловию. “Подсказали”, что надо найти, уловить ритм. Опять к стихам. Это, конечно, не “легкое чтиво”. В поэзию Айги надо вникать, вслушиваться. Потом я поняла: поэт только “открывает нам двери, но войти в них мы должны сами”. И когда “вошла”, то попала в его “круг из видений и мыслей”, в его бесконечные, бескрайние Поля-Миры, Поля-Свет.
Айги не писал стихов “на злобу дня”. Как и Маленький принц, он оберегал и обихаживал свою Планету: воспевал то, что видел и чувствовал, когда был “вселенной-ребенком”, когда “события был творцом в образе первотворений”.
Его Планета — это “родина-туман”, овраги, облака, любимые флоксы и розы:
Полдень
Роз сияние —
как долгое вытирание
слез.
На его Планете — отец. В далеком детстве он пел сыну по-чувашски стихи А.Пушкина в своих же переводах. Меня, тоже потерявшую отца, до боли пронзили строки:
...однажды в колыханье берез
(и как будто самим колыханьем)
я очень вспомнил отца —
и объяла сладость такая:
свобода с каким-то теплом
всепрощающим...
На его Планете — мама с “душою-взглядом” и осознание ее:
...а здесь, на постели, на уровне глаз,
где-то около мокрых ресниц,
кто-то умирал и плакал,
пока понимал я
в последний раз,
что она была мама.
Планета Айги меня затянула. Она оказалась наполненной и населенной образами, которые просятся на полотно:
о как это было
когда-то
одиноко и чисто
лишь я и поле
как мир.
Это же я лежу спиной на траве, надо мной — неба синь — один на один с миром.
Позже был долгий, но удачный поиск книги стихов Айги для себя — чтобы на расстоянии вытянутой руки. Потом — познание Айги как личности. Мальчика из чувашской крестьян­ской семьи до слез поразили красотой строки А.Пушкина: “Лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась”. Он рано начал писать, но долго и мучительно сомневался в себе и, по его признанию, “только годам к двадцати стал думать, что я, очевидно, поэт”.
Как показало время, Геннадий Айги — Поэт, причем Поэт с заглавной буквы, у которого, по словам Юнны Мориц, “везде — лицо”. Е.Евтушенко добавил: “И везде — свое”. Еще Айги трепетно любил свою малую родину — Шаймурзино, считая, что все там сияет особым светом. Очень скучал по родному языку, когда не имел возможности говорить на нем. В русской деревне поэт жаждал чуваш­ской речи:
Сестра, посиди-ка, не торопись,
поговорим, как в нашей деревне.
Когда-то его дед Айги Эндри развел на пустыре первый в тех краях сад. Подобно ему Геннадий Айги тоже вырастил свой сад — сад Айгистов . Только этот сад побольше дедовского будет — всемирный.
21 февраля исполнится пять лет, как ушел Поэт (“а вы запеваете — а я удаляюсь постепенно в снега”). И когда я беру в руки драгоценный томик его стихов “Поля-Двойники”, так и вижу перед собой Поэта — Мудреца, ставшего для нас “светом — в сердца исходящим”. О людях, родственных мне по духу, я говорю строкой Айги: “...и каждый — проходя душою — мой”. Геннадий Айги — мой.