Рисовать как песню петь

Праски Витти на выставке, посвященной 75-летию со дня рождения. Фото Татьяны ЧЕРНОВОЙ

Рисовать как песню петь

Рисовать как песню петь

Рисовать как песню петь

Рисовать как песню петь

Рисовать как песню петь

Рисовать как песню петь

Рисовать как песню петь

Рисовать как песню петь

Рисовать как песню петь

Стоя на остановке и глядя на толпу людей, я думала: а вдруг не узнаю? Впрочем, как оказалось, не заметить или не узнать его невозможно. Мне навстречу шел улыбающийся Праски Витти, и словно не минуло 20 с лишним лет. Будто он всегда был именно таким, каким я увидела его впервые в 1987 году на персональной выставке в художественном музее. Тогда он шокировал публику не только количеством выставленного — более 600 работ, но и модным тогда авангардом, который ворвался в перестроечную жизнь.
В конце 80-х он вернулся в Чувашию заслуженным художником России, в 90-е стал народным художником Чувашии. Перечислить все его работы — в станковой живописи, монументальном искусстве, графике, живописи — газетной статьи не хватит, потому напомню читателям всего несколько работ, которые настолько известны, что не всегда, приглядываясь к ним, вспоминаем автора.
Праски Витти — автор фонтана в виде земного шара у дома-музея космонавта А.Николаева, эмалевого панно “Застигнутая светом” геологического музея, витража “Государственный герб ЧР” Дома правительства и многих других. Для новочебоксар­ского спорткомплекса он создал панно “Родная земля”, которое было признано в России лучшей работой года. 

— Ваши воспоминания “Мой путь в художники” заканчиваются на том, как вы окончили Чебоксарское художественное училище и поехали поступать в Ленинград в знаменитую Муху, ныне академия имени Штиглица. Не страшно было?
— Мне деваться было некуда. Случай помог определить судьбу. После учебы направили на работу в кинотеатр “Мир” (сейчас “Луксор”). Его только построили, готовились к открытию, и я должен был работать художником-оформителем. Мне дали большое помещение для работы и рядом комнату поменьше, где разрешили жить с семьей.
Спустя несколько дней встречаю в коридоре директора, с кем-то разговаривающего. Он останавливает меня и говорит: “Виталий! Сбегай за папиросами”, — и дает мелочь из кармана. Я беру деньги, делаю пару шагов, вдруг, не успев ни о чем подумать, разворачиваюсь, отдаю ему мелочь и говорю: “Бегать за папиросами не буду и вообще работать не буду”.
Вышел на улицу и испугался: “Что я наделал?”. Жена в деревне с трехмесячным ребенком, мама получает 32 рубля. Ничего не оставалось, как пойти в Министер­ство культуры. Тогда там, по-моему, всего три человека работали. Я приготовился к тому, что меня будут ругать. А там обрадовались: “О, Виталий, поступай в институт имени Репина в Ленинграде, у нас есть лимит”. Прием заявлений заканчивался через два дня.
В институте увидел своих — Толика Иванова и Раю Терюкалову. Спрашивают: “Ты что здесь делаешь?”. А я: “Вот документы надо подавать, думаю куда — в Репинку или Муху”. Они: “Не-не-не, давай в Муху!”. Мы побежали в Муху, сдали документы, и я поступил. Конкурс тогда был то ли 7, то ли 17 человек на место. Мольбертов не хватало. Некоторым отказывали в самом начале, если работ было мало или каче­ство их плохое. Мне повезло: люди по 7-8 лет подряд поступали.
— А вы бы стали поступать так же или такие мучения не стоят того?
— Стоят, потому что это молодость, единственный праздник в жизни. По моей специальности “Монументальное искусство” брали со всего Союза 10 человек. Это отборный народ. Находиться в пору молодости не в тюрьме, не в казарме, не среди уличной шпаны, а провести шесть лет среди талантливых молодых людей — это праздник на каждый день. Хочешь — иди в мастерскую рисовать, хочешь — смотри, как другие работают. Для меня это счастье огромное.
Вот зачем мы в театр ходим? Я хожу, чтобы увидеть человека, который лучше меня. Он должен быть моложе, кудрявее меня, одет лучше, я иду любоваться им. К тому же стихи знает наизусть, хорошо играет. И я не могу развернуть конфету, сидя в партере, чтобы не беспокоить этого талантливого человека.
— Вы для себя сразу решили, что не будете рисовать передовиков труда, что соцреализм не ваш удел? Или понимание этого пришло потом?
— Я много не думал — соцреализм это или формализм. Мне важно было совершенствовать свой дух. Я вырос в строгих руках мамы, которая учила не врать, не воровать. Когда несешь это внутри, то требуется постоянное духовное совершенствование. Это сознательный шаг в моей жизни. Без постоянного улучшения себя трудно прожить.
Мне важна была моя свобода, высокие помыслы. Это странно звучит сейчас, но мы были такие. Мы любили рисовать, читать. Я много читал, огромное количество книг. Стихи, театр — это образ жизни, где не место слабости души.
А что касается того, кого и что рисовать, дайте талантливому человеку нарисовать зловредного комара, он нарисует его и это будет шедевр. Хорошая композиция, своеобразное неожиданное ото­бражение темы, сюжета, мастер­ство и качество исполнения —вот что нас волновало.
— В связи с тем, что недавно у чебоксарских художников пытались отнять мастерские, интернет-общественность бурно обсуждала тему присутствия в нашей жизни художников. Кто-то был на их стороне, кто-то обвинял в том, что художники варятся в собственном соку и общественности их работы неизвестны.
— Художник, если он состоялся, — это штучный товар. Российская империя учила художника не менее 25 лет, начиная с пятилетнего возраста. И коммунисты знали, что искусство во многом определяет честь, достоинство и качество страны. Без искусства народ и страна вымирают. Тогда любое строительство объекта включало в себя от 2 до 6 процентов стоимости на художественные работы: мозаика, витражи.
Государство гордилось не только атомной бомбой, космонавтикой и ракетами, но и искусством. Поэтому были выстроены мастерские художникам. Другой вопрос — кто их занимает? Много тех, кто себя называет художником, по сути, не являясь им, очень много стало “заслуженных”. Общественность тоже можно понять. В ее упреке есть справедливая часть и несправедливая. Наверное, эти люди не бывают на выставках, которых у нас невероятное количество. В художественном музее идут одновременно три-четыре выставки, только недавно мы выставляли Сизова, потом моя выставка, сейчас идет “Этно”.
И в том, что люди не замечают наших художников, виновата общая среда. Газеты, телевизор и даже театры приучают человека замечать скандал, драку, кто кого обворовал, избил, украл... А тихая работа художника, скажем, натюрморты, даже не задевает измученного бесконечным стрессом человека.
Другой вопрос — художники не ведут себя так, чтобы общественность их заметила. Мы не ходим на демонстрации, на митинги, не восхваляем кого-то, не участвуем в предвыборном разгуле. Работа идет внутри себя, мы творим тихо.
— Но вы сами как-то даже в депутаты пошли. А сейчас считаете, что художник не должен быть в политике?
– Художник может быть в политике. Это все зависит от темперамента личности. Мировая практика знает, что Пикассо был коммунистом и активно помогал коммунистическому движению, Сикейрос был сталинистом. Но в современной России интеллигенция не участвует в политической жизни. Мы любим правду и иногда можем высказать нелицеприятное.
— За границей самые известные чуваши — это Айги и вы. Как добились уважения там?
— С детства мечтал увидеть разные страны. Когда я читал, поражался способностям человека. Писали о том, как впервые в бочке человек прыгнул с Ниагарского водопада, кто-то открыл Землю, Фарадей придумал громоотвод... В моей деревне ничего не происходило, и я думал, как бы все это повидать.
Я уже был профессиональным художником, когда позвонили из Москвы и попросили создать в молодом городе Тольятти Союз художников и художественный фонд. Я этим 16 лет занимался и заработал там свои звания. Меня заметили, и Союз художников поручал работать с заграничными творче­скими группами. Я руководил венгеро-советской. Меня начали командировать, чтобы на симпозиумах поработал. А там уже нем­цы и венгры заметили и сами начали приглашать.
— Как появилась чувашская тематика?
— Как-то мне в руки попала книга Алексея Трофимова “Чувашский народный орнамент”. Прочитал, и что-то в душе зашевелилось. Я стал находить в орнаментах очень близкие мне по духу композиции, цветовой строй, стал интерпретировать. У меня сложился своеобразный подход.
В Москве друзья говорили: “В нашем городе семь с половиной тысяч художников, но тебя знаем по имени”. Все потому, что этого никто не делал. Мне же заниматься этим как песню петь.
— В 80-е в Чувашию вы вернулись уже известным художником, а в 90-е создали к уже имеющемуся в Чувашии еще один Союз художников.
— Созданный нами Союз работает, организовываем выставки в районах. Мы думали, что это обогатит и художественную среду. В конце концов очень простой вопрос: почему в городе может быть 15 хлебных магазинов, а Союз один должен быть? Они имеют право, а мы нет? Мы объединились, чтобы реализовать идею: чувашские художники рисуют свои картины как чуваши.
Японское искусство сразу узнаешь, ирано-персидские мотивы тоже, импрессионистов с ходу отмечаешь. Мы с Миттовым мечтали, чтобы и чувашское искусство стало таким же узнаваемым. Раз мы имеем свой фонетический язык, то искусство должны были тоже иметь. Я поработал с ним четыре года. К сожалению, он рано умер.
— Кто-то продолжает эту традицию сейчас?
— Юхтар занимается мифотворчеством. В Татарстане живет Сандр Пикл, очень близки нам Федор Мадуров и Петр Пупин. Юрий Матросов недавно издал свадебные частушки, занимается изображением нашего быта.
— Как появился ваш псевдоним?
— Это было в Венгрии. Я сверлил эмалевую плитку, кусок отскочил и попал в глаз. Через несколько дней обратился в больницу. Достали кусочек стекла и начали оформлять больничную карту. Медсестра спрашивает: “Как зовут маму?”. Оказывается, считается, что во время болезни человек точно помнит только имя своей мамы, потому официальные документы в этой стране пишутся на ее имя. Я говорю: “Праски”. — “А вас?” — “Витти, — говорю ей, — Праски Витти”.
А потом решил: буду выставляться как Праски Витти. Многие думают, что это псевдоним. На самом деле меня в деревне так и зовут — Праски Витти.
У меня нет комплексов по поводу своей национальности. Некоторые говорят: “Зачем нужен чувашский язык?”. Они неправы. Знать язык — это большая роскошь.
— Вы с женой всю жизнь вместе.
— Мы знакомы с восьмого класса. Друзья говорят: “Если бы не Лидия, тебя бы не было”. Она мне очень помогает в плане душевного спокойствия и тем, что у нее кристальное поведение: не врать, не воровать, не лениться. Мы живем жизнью обыкновенных людей. Она заботится о моем здоровье. Можем говорить обо всем, потому что сами никогда никого не обманывали, не предавали.