Ревель Федоров: Живопись должна быть торжествующей, оптимистичной

Народный художник России Ревель Федорович Федоров. Фото Валерия Бакланова.

Дважды лауреат Государственной премии Чувашии, обладатель золотой медали Российской академии художеств, действительный член Петровской академии наук и искусств, член-корреспондент Российской академии художеств, народный художник России — все эти звания и регалии принадлежат одному и тому же человеку. Ревелю Федоровичу Федорову.
О значимости его творчества можно судить по состоявшейся буквально на днях в Чувашском государственном художественном музее Всероссийской научно-практической конференции “История, современность и стилевые поиски в творчестве народного художника России Ревеля Федоровича Федорова”. Не каждый мастер при жизни удостаивается такой чести.
В его просторной мастерской, залитой полуденным солн­цем, удивительно уютно, тепло и чисто. “Аккуратист”, — мелькает в голове. Впрочем, в этой черте характера нет ничего удивительного и неожиданного: Федоров всегда подтянут, по-юношески строен.

— Ревель Федорович, кто стал инициатором проведения всероссийской конференции? — сразу же, без обиняков, приступаю к интервью.
— Сидели за чаем трое ученых — Алексей Александрович Трофимов, Юрий Васильевич Викторов и Михаил Григорьевич Кондратьев. Решали, кого из деятелей искусств можно публично представить на конференции, остановились на моей кандидатуре. Руководство Чувашского государ­ственного института гуманитарных наук их поддержало.
В Чебоксары приехали ученые, искусствоведы, деятели культуры, преподаватели вузов и аспиранты из Москвы, Нижнего Новгорода, Самары, Саратова, Саранска, Ярославля. Многих я давно знаю по Академии художеств России, Союзу художников РФ, мы вместе участвовали в таких выставках, как “Большая Россия” (сейчас “Россия”), “Большая Волга”.
— Участники обсуждали аспекты вашего творчества. А чем вам была полезна конференция?
— Встреча под сводами такого прекрасного музея, как Художественный, с близкими для меня людьми, считайте, друзьями, пребывающими в благожелательном настроении, конечно же, мне запомнится. Не надо зацикливаться только на творческом процессе. Общение с художниками, специалистами, культурологами, искусствоведами тоже очень важно.
Считаю прошедшую конференцию закономерной, ни о какой рекламе художника не может идти речь. Это естественный процесс, проходящий в культурной, духовной жизни Чувашии, России.
— Сейчас, можно сказать, вы обласканы обществом: уважают, любят, ценят. Всегда так комфортно жилось?
— Почти всем художникам приходится пробиваться. Случается, работы не принимают на какую-то выставку... Я не испытывал прессинга со стороны коллег, не было такого, чтобы они не давали мне ходу.
А вот идеологический диктат царил повсеместно. Но мы к нему в определенной степени приспособились и не воспринимали как нечто, выходящее за рамки норм человеческой жизни: настолько все были уверены, что социализм перейдет в коммунизм. Обещал Хрущев, потом Горбачев. Пустые обещания больше влияли на психику, в том числе художника, нежели диктат идеологический.
Диктат же был откровенный: секретарь обкома КПСС по идеологии мог просто снять, запретить произведение искусства, если оно ему не нравилось. Цензура особенно часто вмешивалась в театральный репертуар. Художники жили немного свободнее. В их мастерскую не могли зайти — закрытое помещение.
Меня приглашали в обком партии, предупреждали: “Вы должны быть коммунистом. Не можете руководить творческой организацией, не являясь членом партии”. Я, уже избранный съездом художников Чувашии, не мог стать председателем Союза, если Илья Павлович Прокопьев (первый секретарь обкома партии тех времен) не подпишет. Так что в партию меня затащили. Редко кому тогда удавалось избежать этой участи, особенно на местах.
А в творческом плане... Я же окончил графический факультет Харьковского художественного института. Вернулся в Чувашию, понимая, что рано или поздно потянет на родину, хотя и предлагали остаться в вузе. Мне дали маленькую мастер­скую, приняли на работу, предоставили квартиру семье.
Меня не удовлетворяло, как работали коллеги: шаблонно, не выходя за рамки “причесанного” социалистического реализма. Под влиянием древнерусского искусства я написал картины “Сеспель”, “Песня”, далекие от соцреализма, хотя и реа­листические. Приняли благосклонно.
— Выбор Харьковского института для продолжения образования после окончания Чебоксарского художественного училища был продиктован тем, что там преподавал первый профессиональный чувашский художник Алексей Афанасьевич Кокель?
— О нем я тогда не знал. Окончив в 1955 году училище, решил поступать в Суриков­ский институт, но в первый день экзаменов оказался с пищевым отравлением в больнице. Пролежал девять суток. Специальность не сдавал, поставили условно 3. Поступить не удалось. Директор института пригласил на следующий год: “Тебе — зеленая улица”.
Приехать смог только в 1957 году, но, оказалось, что приемные экзамены перенесли на месяц раньше и они уже закончились. Пришлось выбирать между Ленинградом и Харьковом. Остановился на институте южного города, о чем ни разу не пожалел. Работал усердно, диплом защитил на отлично.
— Художник сегодня может прожить только за счет своего творчества?
— Если говорить обо мне, то да. Месяца три назад я оставил педагогическую деятельность. Преподавал долго, с 1964 года. Решение мое осознанное, много раз продуманное. Дело ведь не в материальном достатке.
 Учеба — сложный процесс, в который вовлечены живые люди, студенты. Нельзя им давать все время одну и ту же жвачку. “Поток” в воспитании — опасная вещь, потому что учитель должен воспитать ученика. А как на “потоке” это можно сделать?
— Кого можете назвать своим учеником, кроме сына Александра?
— Я считаю только тех учениками (а у меня ведь многие учились, но попали под влияние Овчинникова или других художников), кто пишет в выставочном буклете: “Считаю своим учителем Р.Ф.Федорова”. Тогда и я говорю: “Я — его учитель”.
Если бы я проводил выставку “Федоров и его ученики”, то в список попали бы два-три человека.
— Среди современных чувашских художников есть такие, кого особо выделяете?
— Константина Долгашева, например. Вроде ничего такого нет в его работах, но так не сделаешь никогда, если не готов внутренне. Больших картин он не создал, но его перу принадлежат “Ностальгия”, выставленная на последней “Большой Волге”, Пушкин на фоне Болдина, удивительно красивые пейзажи. Константин пишет мощными мазками, “лепит”. Когда наблюдаешь за ним, кажется, что работает сумбурно, но готовое произведение горит и дышит. Правда, чтобы его “прочесть”, нужно иметь некоторую отрешенность от стереотипов, которыми нас кормили и кормят.
Есть удивительный художник Владимир Ларев. Он долгие годы занимался предпринимательской деятельностью, буквально три-четыре года назад я предоставил ему мастерскую. Он начал работать. Его картины ни в какие привычные рамки не укладываются — настолько талантливы, сильны, звучны, уровень высочайший. На выставке, посвященной 75-летию Чебоксарского художественного училища, экспонируются сейчас четыре его работы. Очень талантливый человек. Ларев работает в стиле Ван Гога и своей технологией превзошел его. Это я так считаю.
Еще могу назвать Сашу Федорова. Очень долго он работал в моей мастерской. Саша показал себя, нашел свой стиль, ни на кого не похожий. В легкости работы над холстом у него есть что-то мое. Саша, считают, птенец мой, но он давно ушел из-под моего влияния. У него уже 10 лет своя мастерская.
Федосеев — талантливый человек. У Анохина есть будущее.
— В течение продолжительного времени вы возглавляете Союз художников Чувашии. Нет желания отдавать больше времени творчеству?
— Я подобрал такой аппарат, что не вмешиваюсь в платежи-неплатежи, не выбиваю деньги из мастерских. У Союза есть бухгалтер, ответственный секретарь, члены правления имеют определенные обязанности. Моя миссия — представлять организацию на самом высоком уровне, отстаивать интересы Союза в судах, защищать честь и достоинство каждого художника.
Я — секретарь правления Союза художников России, избираюсь уже в четвертый раз подряд, что редко бывает в нашей стране. В Москве Союз художников Чувашии пользуется авторитетом. Наша организация — достойный российский коллектив наравне с башкирским, татар­ским. В последнее время мы стали даже для них примером в преодолении творческого кризиса. Нас отличает еще то, что мы не позволили желающим оттяпать наши мастерские.
А работаю я не в ущерб своему творчеству. Кроме опыта есть еще сила, энергия.
— Ваши картины последних лет отличают яркие, насыщенные тона. По ним можно судить о внутреннем состоянии, ощущении?
— Конечно. Я, проанализировав работы старинных европейских художников, сильно высветил свою палитру. Возьмем Тициана. 400 лет прошло, а краски на его картинах не пожухли, не почернели. Он писал очень восторженно, светло. Фон черный, а лица как горят! Живопись должна быть торжествующей, оптимистичной, а оптимизм черной краской не всегда получается.
— От чего зависит творческая плодовитость художника?
— Она заложена в генах. Есть степенные, спокойные люди, не думающие, сколько им отмерено лет — 70 или 50. Сегодня не получилось? Ладно. А я волнуюсь, если оставляю что-то на зав­тра. Даже когда не пишу, прихожу каждый день в мастерскую.
— Супруга никогда не ревновала к искусству?
— Она понимает меня, а мне важна оценка Валентины. Не ради хлеба ведь работает художник. Кому-то посвящает свое творчество, хочет доставить эстетическое удовольствие. Художник сам радуется, когда пишет, такую же радость хочется приносить и другим.
— Важно, чтобы при жизни художник был признан?
— Ничего не надо делать специально, нужно только работать. А признание второстепенно. Общество может не созреть для адекватной оценки творчества, но оно не виновато. И художник понимает это и продолжает работать.