Шепот и сны на кончике кисти

Оксана Кокорина. Фото Алексея Волкова.

На днях в Чебоксарах в Центре современного искусства открылась персональная выставка молодой художницы Оксаны Кокориной. Имя это хорошо известно горожанам. Оксана родилась и выросла в Новочебоксарске.

Сейчас живет и работает в Чебоксарах, является стажером творческой мастерской Российской академии художеств. Ее творчество уже невозможно оценивать мерками небольшого города, ведь за плечами персональные выставки в Москве в Центральном доме художника, в других городах России. Несмотря на молодость, она заслужила восхищение коллег и высокие оценки своего творчества от учителей и мастеров кисти.

— Расскажи, от кого достался талант художника?
— Не знаю. Мама неплохо рисовала, но профессионально не занималась. А прадед, говорят, с базара на вырученные деньги вез какую-нибудь картинку красивую. Прапрадед был краснодеревщиком. Его приглашали строить дворцы в Питере.
Мама рассказывала, что впервые карандаш мне дали в пять месяцев. Вывихнула руку. Вправил мне ее доктор и дал карандаш, чтобы следить за динамикой кисти. С тех пор из рук не выпускала.
— А что рисовала?
— Человечков очень любила. В шесть лет мама повела в художественную школу, но меня не взяли, потом в первом классе сама потащила ее туда. Опять не взяли, сказали: “Маленькая”. Во втором классе снова пошла. Наконец-то приняли.
В четыре года увидела на Алтае, когда гостили у деда, порт­рет, который нарисовала соседская девчонка. Так восхитилась, что сказала: “Я так буду рисовать!”. Похоже, судьба тогда и определилась.
Потом куда только меня не метало! Занималась большим теннисом, мечтала стать тренером. Художественную школу два раза бросала, затем возвращалась. Пыталась поступить после 9-го класса в художественное училище. Для экзамена приготовила копии с картин Айвазовского, сделанные акварелью. Преподаватели не поверили, что это я сама, решили, что мне кто-то помогал. А потом в 11-м классе в самый последний момент, уже в марте, вдруг как стрельнуло — на худграф и никуда больше.
— Пока училась, думала, кем будешь?
— Конечно, цель ставила с самого начала — стать членом Союза художников России. Еще хотела преподавать. Поработала и в Чебоксарском художественном училище, и в педуниверситете. В Союз тоже вступила. Так что все мечты сбылись.
— Это везение?
— Нет, я трудяга. Со стороны, возможно, кому-то кажется, что я везучая. Конечно, можно сказать, что со вступлением в Союз художников повезло, приняли заочно, что бывает очень редко. Но к этому времени у меня было большое количество выставок: и региональных, и зональных, и всероссийских.
Сейчас я стажер творческой мастерской Российской академии художеств. В нее за всю долгую историю академии из чувашских художников только Овчинников был зачислен. До этого три года пыталась в нее поступить. Пробовалась в мастерские в Москве, Саратове. А попала в казанскую, и то со второго раза.
— Работаешь, когда вдохновение посещает или потому, что надо?
— Вот сейчас у меня заказ. Когда мне ставят сроки, даже интереснее работать: успею, не успею? Начинаю писать, а потом от холста не оттащишь, забываю и есть, и спать.
Обычно пишу вечерами, не могу при дневном свете. Это даже не привычка, мне так комфортнее. Ночью пишется еще лучше. Подобное себе объясняю так: все зло засыпает, и ничто не мешает творить. Никто о тебе плохо не думает, стоишь себе у мольберта, пишешь.
— Пишешь быстро?
— Если вдохновение действительно нагрянуло, то быстро. В таком случае кисть лучше не откладывать на потом: вдохновение не придет. Вот “Маху” за пять часов написала. Бывает и так, что месяцами вокруг картины ходишь, смотришь, потыкаешь в нее... и ничего не выходит.
— Люди учатся на чьих-то картинах. А кто тебя вдохновляет?
—Я бы хотела, чтобы у меня мозг нестандартно мыслил.
— Как у Дали?
— Нет, ни в коем случае. Это чистой воды реализм, только передан через сны. Предмет или вещь может иметь несколько вариаций изображения. Хочу полноты искусства.
Вдохновляюсь от Ревеля Федорова. У него мозг мыслит настолько нестандартно, что понять его невозможно. Порой кажется, будто ему сверху кто-то нашептывает, а он всего-то водит кисточкой. Он отходит от стандартов и не боится при этом. В художественной школе или училище могут поставить тройку за нестандарт. Погодите, скажут, а как это вы так композицию построили, это же неправильно. Гений пишет нестандартно, а люди смотрят и восхищаются. В этом сила настоящего художника.
— Некоторые искусствоведы пишут, что ты не только ученица Ревеля Федорова, но и продолжательница его традиций...
— Это слишком громко сказано. Я всего лишь учусь у него. Смотрю, подглядываю и... восхищаюсь. Посмотрите на его натюрморты. В реальности постановка на плоскости, а у него как вздумается. Но это не воспринимается странно, а наоборот, интересно. Вот пейзаж, в котором перепутаны все цвета: синяя трава, желтое небо, красная река, но все это можно написать так, что, глядя на этот абсурд, зритель скажет, что это и есть реальность. Вот Ревель Федоров так умеет. Шагал умеет, Ренато Гуттузо.
— Многие художники жалуются, что картины в Чувашии не продаются, что регион у нас бедный, люди не способны покупать их.
— Дело не в том, что денег нет и регион бедный, а в том, что мало людей, интересующихся искусством. В школе рисование преподают факультативно, оценки не ставят. То же самое с черчением, а ведь оно развивает пространственное мышление! А как без рисования? Это же основа всего. У нас, что, только бизнесменов готовят?
В итоге по окончании средней школы многие уверены, что художник “выпил — накрасил — продал”. Бывает, стоишь на пленэре, подходят поддатые и давай трепаться: “Так и мы сможем”. А дашь им в руки кисть, поставишь перед этюдником, вот тут они понимают — не все так просто, как кажется.
— Искусство — это еще и вложение капитала. Кто-то в Чувашии вкладывает деньги в него?
— Такие люди появляются периодически. Недавно мне позвонили с одного сайта, предложили работы выставлять там. И за это я должна им заплатить. Предложение делают очень некорректно, как будто мы, художники, им в ножки кланяться должны. Причем на свой сайт впихивают всех без разбора. Плохой художник, хороший — им не важно. Обидно становится: рядом с гениальным художником какая-то посредственность. И вот такие люди пытаются заниматься продвижением искусства. Истинных коллекционеров у нас нет.
В Саратове у меня была персональная выставка, а до этого еще участвовала в союзной в этом же городе. И там несколько картин с обеих выставок купили. Оказалось, приобрела одна и та же женщина. Настоящие ценители следят за творчеством художника и четко представляют, куда он движется.
— Планируешь свою жизнь?
—В каком-то смысле, конечно, планирую. К 30 годам купить машину, например. У меня уже есть велосипед и ролики.
— Ты однажды взяла интервью у Церетели. Расскажи, как это было?
— То была бредовая идея, и она реализовалась. В Москве познакомилась с пресс-секретарем Церетели. Я тогда пыталась делать газету “Художник Чувашии”. Сказала ей, что хотела бы взять интервью у Церетели. Обменялись телефонами. Но эпопея затянулась на полгода: то он в Нью-Йорке, то еще где.
И как-то после Нового года звоню, а мне говорят: у него в Манеже открывается выставка, приезжайте, вас аккредитуют. При­ехала. На пресс-конференции сидели журналисты из серьезных газет. Было страшно. Когда ведущий объявил: “А сейчас Зураб Константинович ответит на последний вопрос”, я подумала: “Неужели зря приехала?”. И давай руку тянуть. Очень серьезный вопрос задала. Церетели минут двадцать отвечал. А пресс-секретарь потом меня благодарила за хороший вопрос.
— Как сама относишься к Церетели?
— Хорошо. Знаю, что его многие ругают. Говорят, что он скульптуры не сам делает и что якобы у него там бригада трудится. Но опять же у многих художников Возрождения были подмастерья, которые краски мешали, фоны закрашивали. Да ради бога! Церетели работает, академию содержит. Все вокруг него кипит. Скульптуры классные, эмали замечательные, графика интересная. Всех ругают, это нормально.
— Тебя тоже?
— Конечно, наперекор мне даже легче работать. Когда говорят: “Ну что она может?”, вот тут у меня внутри и загорается. Я разворачиваю кипучую деятельность. К тому, что хвалят, надо относиться с осторожностью, потому что иногда могут назло хвалить. Художник успокаивается, развитие прекращается. А когда шишки постоянно падают, то и в тонусе держишься.
— Заметила, ты любишь выставки. Видела в Интернете очень длинный список их. По нескольку раз в год участвуешь в них. Зачем?
— Представьте, что вы, журналисты, написали статью и положили в стол. Следующую написали и тоже в стол. И что? Вот и у нас есть большое желание увидеть реакцию зрителя. Иногда думаю: лучше бы я была музыкантом. Вышла на сцену, спела, сыграла, и все — реакция от зрителей идет сразу. Художник эмоционально опустошается, а без выставки откуда черпать положительные эмоции? Выставка — это не выпендреж. Это возможность посмотреть на себя со стороны. На мольберте в мастерской одно, а на стене среди других картин — совсем другое дело.
— Если ты известна в Москве и других городах, это повышает рейтинг республики. А как поддерживает государство молодых художников?
— Часто вожу картины наших художников на выставки в Москву, и когда мы приезжаем, нас рады видеть. О, чуваши приехали, говорят. Отношение к нам очень хорошее. Не скажу, что мы там круче всех, но нас любят и уважают, а Ревеля Федорова вся Россия знает. Благодаря ему такое отношение и к нашим художникам.
Что касается помощи, то ее, конечно, недостаточно. В 2009 году, когда делала персональную выставку в МСХ, мне повезло. В то время как раз “Большая Волга” экспонировалась в ЦДХ, и для перевозки картин выделили машину. Я попутно повезла и свои. Если бы не такое совпадение, то у меня не было бы возможности выставиться в столице. Своими силами не справилась бы.
Как-то я получала президентскую стипендию. Ее на проезд до Чебоксар только и хватало.
— Часто наблюдаю: на открытие выставки приходят в основном свои люди, а потом в залах пусто…
— Все потому, что нет пропаганды. Не учат в школе ценить и уважать искусство. Помню, чемпионат по спортивной ходьбе у нас проходил в одно и то же время с “Большой Волгой”. Так вот, везде рекламировался чемпионат, а про “Волгу” нигде ни слова. При­ехали к нам академики, известные художники, разместили их в гостиницах. И вдруг звонят оттуда и говорят: “Забирайте своих, у нас тут спортсмены приехали”.
— Если не смотреть на подпись, можно подумать, что твои картины писала сильная мужская рука. И в то же время в них очень много женственного. Как удается совмещать силу и нежность?
— Это темперамент, характер. Про меня говорят, что у меня сильный характер. Мужчине с моим характером жить, наверное, было бы проще. Мне же приходится все самой делать. Иногда от этого так устаешь, что хочется сложить руки...
— Зачем пианино в мастерской?
— Мне очень нравится играть на нем. Правда, нигде этому не училась. Очень люблю петь караоке. Пою и размещаю в Интернете. Люблю слушать музыку, самую разную.
— Стихи еще пишешь...
— Очень редко. Это надо сесть и представить, что ты поэт. Но чаще всего муза поэзии посещает меня тогда, когда под рукой нет ни ручки, ни карандаша.
— Чем еще увлекаешься?
— Самолетики коллекционирую. Люблю их собирать.
— А книги читаешь?
— Люблю смотреть картинки в них. Если же читаю, то коротенькие рассказы, чтоб с юмором и непременно на злобу дня. Или философские рассказы, чтоб было о чем подумать.
Слишком сильно впитываю чужие мысли. Они приживаются, как свои. Не люблю чужие выдавать за свои, потому и не люблю смотреть чужие картины, чтоб не засорять свой мозг. Помнишь, доктор Ватсон спрашивает Шерлока Холмса: “Как? Вы не читаете поэзии?!”, а тот отвечает: “Вообще-то поэзия мне по работе не нужна”.
— Но Блок у тебя среди книг есть тем не менее…
— Блок мне нравится в профессиональном плане. Открываю и читаю... содержание. Мне нравятся названия стихотворений, беру их за основу картин. У меня есть “Шар раскаленный”, как раз из Блока. В этом плане очень даже люблю поэзию.
— А в родной город при­едет нынешняя выставка?
— Не знаю, пока предложений не поступало.
— Скажи, ты нашла свой стиль?
— Некоторые говорят, что рука моя узнаваема. Значит, манера найдена. А работать могу хоть в реализме, хоть в кубизме... Мне интересно все. И если бы работала в одном стиле, я б сошла с ума давно. Скучно. Это все равно что всю жизнь в одной майке ходить.